Анна Павловна, сидевшая в своей спальне, слышала весь этот разговор; но, кажется, она привыкла к подобным
выходкам мужа и только покачала головой с какою-то горькою улыбкой, когда он назвал ее писательницей. Она была очень худа и бледна. Через четверть часа Мановский вернулся и, казалось, был еще более чем-то раздосадован. Он прямо пошел в спальню.
С первых же дней житья от него в доме не стало; заходит ли кто из соседей или соседок в избу — подымались брань, ссоры, нередко кончавшиеся даже дракой, так что вскоре никто и не стал заглядывать к скотнице. Сама она, подверженная беспрерывно буйным
выходкам мужа, сделалась как-то еще сварливее, заносчивее и с большим еще остервенением взъелась на все окружающее.
Неточные совпадения
Через три — четыре дня Кирсанов, должно быть, опомнился, увидел дикую пошлость своих
выходок; пришел к Лопуховым, был как следует, потом стал говорить, что он был пошл; из слов Веры Павловны он заметил, что она не слышала от
мужа его глупостей, искренно благодарил Лопухова за эту скромность, стал сам, в наказание себе, рассказывать все Вере Павловне, расчувствовался, извинялся, говорил, что был болен, и опять выходило как-то дрянно.
Юлинька в глаза всегда брала сторону
мужа и просила его не обращать внимания на эти грубые
выходки грубой женщины.
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти, останавливаюсь на семействе дебелой и красивой кормилицы сестры Анюты, приходившей в свободное от уроков время ко мне с ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная женщина; тем не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали с моей стороны всякого рода
выходки. Так, например, зная лично ее
мужа, Якова, я, обучая ее молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
Она заперлась в спальне и предоставила своему
мужу полную свободу размышлять о своей
выходке наедине в его кабинете.
В самом деле: разве находка у нее нынешнего
мужа в некотором роде не самая простонародная сцена? Разве это не отдает «Москалем Чаривником»?.. Как хороша взаправду живая народная жизнь! Марья Степановна почувствовала негодование к
выходкам против Белинского. Скобелев ей открыл более, и она добилась случая видеть раз знаменитого критика. Потом у ней пил чай и что-то читал Николай Полевой, и кто-то с кем-то спорил о славянофилах и о необычайном уме молодого Хомякова.
Недоглядела за больным и Марья Петровна, занятая на кухне. Странный полет отца Иллариона с дымовой трубы видели лишь прохожие, толпой собравшиеся около дома. От них-то и узнала Марья Петровна о дикой
выходке своего
мужа.
Не находя возможным появиться среди своих московских знакомых с своей женой, которую большинство из них знало, как камеристку покойной княгини Зинаиды Павловны Шестовой, Николай Леопольдович решил переехать в Петербург, что вполне сообразовалось с тем планом, который он не привел в осуществление вследствие
выходки первого
мужа его настоящей супруги.
Она даже ничего ему не ответила. Ей захотелось сейчас же убежать из этой гостиной, где ее
муж находил нужным бывать для своих комбинаций. Салона Лушкиной она не могла переносить, просто физически не могла. Но бежать сейчас, не посидев хоть десяти минут, невозможно — вызовешь какую-нибудь
выходку хозяйки.
Довольно было всех этих
выходок, чтобы ожесточить
мужа.
Если она решилась на это роковое, устроенное графиней свидание, то только для того, чтобы спасти своего
мужа от безумной
выходки влюбленного в нее Потемкина, а теперь этот
муж, убийца ни в чем неповинного человека, смел бросать ей в глаза обвинение в неверности.
Душевная острая боль и трепет всего внутреннего существа сменились теперь изумлением. Как могла она, Антонина Сергеевна Гаярина, допустить себя до такой неистовой
выходки, чуть не с кулаками броситься на любимого человека, на
мужа, оставшегося ей верным? В этом она не сомневалась.
Ко всем этим странным
выходкам и чудачествам Александра Васильевича жители Фридрихсгама относились более чем благодушно, главным образом не потому, что он был «большой царский генерал», как назвал его полицейский солдат в Нейшлоте, а вследствие того, что знали его семейное несчастье, сочувствовали ему как оскорбленному
мужу и даже все его дурачества приписывали желанию заглушить внутреннюю боль уязвленного коварной изменой жены самолюбия супруга.
Но мнение о чудаке-муже de la femme la plus distinguée de Pétersbourg [самой замечательной женщины Петербурга] уже так установилось, что никто не принимал au sérieux [серьезно] его
выходок.